Главный онколог страны Михаил Давыдов заявил, что наши «врачи могут лечить все виды раковых опухолей не хуже зарубежных». Видимо, доктор посчитал: обращения к западным специалистам ухудшают имидж нашего здравоохранения. Что на самом деле подрывает авторитет российской «раковой» отрасли?

КВОТА НА СЧАСТЛИВЫЕ БИЛЕТЫ

Ежегодно в России регистрируют полмиллиона пациентов с онкологической патологией. Из них 65% нуждаются в высокотехнологичной помощи, которая достается не всем онкобольным, а в среднем, по свидетельству экспертов, одному из 15 нуждающихся в ней. Остальные ждут очереди. И дожидаются, если не умирают раньше.

Между тем в Израиле, Германии, Швейцарии и США нет понятия «высокотехнологичная медицинская помощь», потому что все используемое для диагностики и лечения рака оборудование априори отвечает последним научным достижениям. Например, в Америке создано более 200 медицинских центров, оборудованных гамма-камерами и позитронно-эмиссионными томографами (ПЭТ). В России ПЭТ-центров только семь. Эти сравнения, приведенные, к слову, самим Михаилом Давыдовым за несколько месяцев до своих недавних заявлений, явно не в нашу пользу. Особенно если учесть, что в США чуть более 1,6 млн больных раком, а у нас эта цифра приближается к
3 млн.

Операция по пересадке костного мозга, не считающаяся уникальной в развитых странах, для российских онкобольных тоже сегодня огромная проблема. Об этом говорят многие, а нам рассказал тридцатилетний Александр Степанов. Последние полгода он лежит в отделении гематологии краевой клинической больницы Барнаула и надеется победить острый лейкоз.

- Второй курс химиотерапии меня чуть не убил, я его прервал, - еле слышен в трубке слабый голос Саши. - Лечение сейчас бесплатное, врачи делают все возможное, но болезнь не отступает. Я очень хочу попасть на консультацию в Санкт-Петербург, а также добиться квоты на пересадку спинного мозга. Она бесплатная, но, если ее одобрят, поиск донора, совместимого с моими клетками костного мозга, должен буду оплатить я. Речь идет о 50 тыс. рублей. Доход моей семьи сейчас - 17 тыс. (10 - мои по инвалидности, 7 - зарплата жены). Остается надеяться на помощь со стороны. Думаю и о лечении в Израиле или Германии, но там вообще огромные деньги нужны. Зато в Германии есть банк доноров костного мозга, которого у нас нет, и немецкие врачи дают мне хотя бы 70% гарантии, что все будет хорошо после операции. Здесь никто никаких гарантий не дает. Мне плевать на гордость, на то, что обо мне подумают или скажут, я просто хочу, чтобы у моей дочки был живой отец. Для этого нужно выживать и собирать деньги на лечение. Если я сейчас не протяну руку, завтра протяну ноги.

К слову, о квотах. Минздрав, исходя из статистики заболеваний за предыдущий «отчетный период», дает определенное количество квот на каждый регион. Если в текущем году у субъекта появятся «сверхплановые» больные, кому-то из них счастливый билет не достанется. У Минздрава на этот случай есть денежный резерв, но получение средств из него связано с такими бюрократическими трудностями, что не всем раковым больным под силу их преодолеть. Кроме того что трансплантационная квота полностью не покрывает реальных затрат, больным за свой счет приходится приобретать дорогие иммунные лекарства, чтобы трансплантат прижился. Взять хотя бы «Вифенд». Упаковка стоит $1000, и ее хватает на неделю, а принимать препарат надо полгода...

Еще один камень преткновения в лечении рака в России - поиск медицинских препаратов. Больные должны получать лекарства бесплатно, по рецепту врача. Но в аптеках порой жизненно важных таблеток или инъекций банально нет в наличии - либо уже закончились, либо еще не поступили из-за затянувшихся тендеров на поставку. В итоге докторам приходится выписывать лекарства по принципу «что есть в аптеках», а не исходя из потребностей больного.

- Применение высокоэффективных препаратов требует диагностических исследований, а их, как правило, сделать в регионах невозможно. И это касается не только редких болезней. Да, считается, что в онкологии у нас есть система областных диспансеров, где все могут получить помощь, но и это не так. В некоторых из них нет даже компьютерного томографа и другого элементарного с точки зрения современной медицины оборудования, - говорит доктор медицинских наук, вице-президент Общества специалистов доказательной медицины, профессор Василий Власов.

Да что там томограф! В одном из якутских онкодиспансеров лучевое лечение проводили при помощи полуразвалившегося гамма-аппарата 1951 года выпуска. Очень высокотехнологично. Не захочешь, а о загранице подумаешь.

НЕВОЗМОЖНОЕ ВОЗМОЖНО

Уповать на то, что за бугром вылечат от всего и сразу, наивно, но 15 тыс. россиян, которые, по статистике Яндекса, ежемесячно делают запросы «лечение в Израиле» или «лечение в Германии», так не считают.

Среди желающих уехать на лечение за границу есть три категории. Те, кто принципиально не хочет иметь дело с российским здравоохранением и может себе позволить зарубежное лечение. Те, кто понимает, что денег и времени на лечение в России потратит столько же, а результата не получит из-за отсутствия нужных лекарств и оборудования. И, наконец, те, у кого физически нет другого выхода, поскольку в родной стране нет практики лечения редкого заболевания. К последним часто относятся дети. Совсем недавно лечение некоторых из них подверг критике детский онколог Владимир Поляков. Он заявил, что благотворительные фонды, которые оплачивают лечение инкурабельных (неизлечимых) детей за рубежом, занимаются спекуляциями и дискредитируют российскую медицину. Это было весьма странно слышать, зная, с каким трудом эти фонды бьются за спасение маленьких жизней, на которых российские онкологи поставили крест.

Удивительно, но детский онколог не смог вспомнить ни одного случая, когда бы признанного неизлечимым в России ребенка спасали в зарубежных клиниках. А вот сотрудникам фондов такие случаи известны.

Соучредитель фонда «Подари жизнь» актриса Чулпан Хаматова рассказывает про Дашу Егорову из Тулы. Ей в шесть лет поставили диагноз «остеогенная саркома, рак кости». После лечения в Москве Дашу выписали домой без назначения какой-либо терапии и объяснили родителям, что больше ничем помочь не могут. Врачи, правда, предлагали ампутировать Даше ногу, но гарантий на положительный результат не давали. За рубежом Даше сделали эндопротезирование и ногу сохранили. Сейчас девочка учится в школе и занимается танцами. А у Даши Рожковой был рак толстой кишки. После химиотерапии лечащие врачи не знали, что делать дальше, ведь у нас не существует протоколов лечения таких заболеваний у детей. Дашу выписали домой. Наши эксперты нашли клинику в Майами, где Даше удалили остатки опухоли и провели гипертермическую химиотерапию. Сейчас Даша в Рязани и получает плановое лечение. Без помощи американских врачей у Даши не было бы никаких шансов.

Вспомнили счастливые случаи продления жизни «безнадежным» детям и в фонде помощи хосписам «Вера».

- Одиннадцатилетняя Настя Терлецкая несколько лет лечилась в Москве от опухоли мозга, - вспоминает куратор детской программы Лида Мониава. - Врачи признали девочку безнадежной, полтора месяца она провела в коме в хосписе. На собранные средства удалось отправить Настю в Лондон. Спустя полтора года лечения врачи диагностировали уменьшение метастазов на 60%. Настя разговаривает, ходит, смеется. А Ане Вапровой сейчас пять лет. В полтора года у нее обнаружили раковую опухоль пресакральной области IV стадии, и врачи сказали родителям, что надежды на спасение нет. В клинике Дюссельдорфа Ане за день провели полную диагностику и прооперировали. Спустя семь месяцев лечения болезнь отступила. Этой зимой Аня научилась кататься на коньках.

ЖЕЛАЕМОЕ И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЕ

- Чиновники могут нам возразить и посоветовать обращаться за помощью в специальную комиссию при Минздраве РФ, которая отправляет детей на лечение за границу, если оно недоступно в России, - говорит Чулпан Хаматова. - К нам приходят родители, которым эта комиссия отказала или назначила большой срок рассмотрения документов, а при онкологических диагнозах ждать решения комиссии недели и месяцы смерти подобно. Около 75 детей в год с диагнозом «нейробластома» нуждаются в проведении MIBG-терапии. Но такой вид лечения не проводят в России. Пока ситуация меняется к лучшему, мы не можем рисковать жизнью детей, которых можно спасти за границей.

Может быть, не отчаявшиеся больные и благотворительные фонды дискредитируют наше здравоохранение, а его многолетнее глубокое недофинансирование, отсутствие национального регистра костного мозга, протонной терапии, лучевой терапии - MIBG и то, что невозможно купить незарегистрированные препараты, а больным за свои деньги приходится приобретать дорогие поддерживающие иммунную систему лекарства? И не надо осуждать пациентов, которые от безысходности рвутся за границу. Надо смотреться в них как в зеркало, потому что именно они и отражают реальные проблемы отечественной медицины.

ЛУЧШЕ УМЕРЕТЬ СРАЗУ?

10 февраля в Москве скончался контр-адмирал Вячеслав Апанасенко, три дня находившийся в коме после выстрела в голову из пистолета. И это был не суицид, а самоэвтаназия, ведь Вячеслав Михайлович сам мучился от страшных болей, вызванных IV степенью рака, и не мог видеть терзаний близких, которые из кожи вон лезли, чтобы получить для него в поликлинике разрешение на приобретение очередной дозы болеутоляющих препаратов.

Не так давно ВОЗ проанализировала ситуацию с обезболивающими в разных странах. Оказалось, что в России ситуация не лучше, чем в странах Африки. По возможности получения обезболивающих Россия находится на уровне Ганы. Отмечается, что за последние 20 лет потребление морфинов для утоления болей при термальных стадиях рака в Европе и Америке выросло в 40 раз, а у нас при постоянном увеличении количества больных раком за последние 10 лет употреб­ление морфинов не выросло вообще. Например, в Германии наркотических анальгетиков в расчете на одного ракового больного выписывается в 10 раз больше, чем в России. Там доступны 25-30 видов обезболивающих против 5-6 наших.

Материал подготовила Елена Хакимова

Фото PHOTOXPRESS

[/i]

[i]